Всегда найдется женская рука,
чтобы она, прохладна и легка,
жалея и немножечко любя,
как брата, успокоила тебя.

Всегда найдется женское плечо,
чтобы в него дышал ты горячо,
припав к нему беспутной головой,
ему доверив сон мятежный свой.

Всегда найдутся женские глаза,
чтобы они, всю боль твою глуша,
а если и не всю, то часть ее,
увидели страдание твое.

Но есть такая женская рука,
которая особенно сладка,
когда она измученного лба
касается, как вечность и судьба.

Но есть такое женское плечо,
которое неведомо за что
не на ночь, а навек тебе дано,
и это понял ты давным-давно.

Но есть такие женские глаза,
которые глядят всегда грустя,
и это до последних твоих дней
глаза любви и совести твоей.

А ты живешь себе же вопреки,
и мало тебе только той руки,
того плеча и тех печальных глаз...
Ты предавал их в жизни столько раз!

И вот оно - возмездье - настает.
"Предатель!"- дождь тебя наотмашь бьет.
"Предатель!"- ветки хлещут по лицу.
"Предатель!"- эхо слышится в лесу.

Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.
Ты сам себе все это не простишь.
И только та прозрачная рука
простит, хотя обида и тяжка,

и только то усталое плечо
простит сейчас, да и простит еще,
и только те печальные глаза
простят все то, чего прощать нельзя...

1961

Евтушенко
ДОПРОС ПОД БРАМСА
Был следователь тонкий меломан.
По-своему он к душам подбирался.
Он кости лишь по крайностям ломал,
Обычно же – допрашивал под Брамса.
Когда в его модерный кабинет
Втолкнули их, то без вопросов грубых
Он предложил Дайкири и конфет,
А сам включил, как бы случайно, "Грюндинг".
И задышал, проснувшийся прелюд,
Чистейший, как ребенок светлоглазый,
Нашедший неожиданный приют
В «батистовской» тюрьме по Санта Кларой.
Их было двое. Мальчик лет семнадцати..
Он быстро верить перестал Христу
И деру дал из мирной семинарии,
Предпочитая револьвер кресту.
Стоял он глядя мрачно непреклонно,
С презрительно надменным холодком,
И лоб его высокий непокорно
Грозил колючим рыжим хохолком.
И девочка…И тоже - лет семнадцати.
Она из мира благочинных бонн,
Из мира нудных лекций по семантики
бежала в мир гектографов и бомб.
И отчужденно в платье белом-белом
она стояла перед подлецом,
И черный дым волос парил над бледным,
Голубовато-фресковым лицом.
Но следователь ждал. Он знал, что музыка,
Пуская в ход все волшебство свое,
Находит в душах щель- пусть даже узкую!-
И властно проникает сквозь неё.
А там она как полная владычица.
Она в себе приносит целый мир.
Плодами этот мир в ладони тычится,
листвой шумит и птицами гремит.
В нем отливают лунным плечи, шеи,
В нем пароходов огоньки горят.
Он – как самою жизнью искушенье.
И люди жить хотят. И… говорят
И вдруг заметил следователь: юноша
На девушку по-странному взглянул,
как будто что-то понял он, задумавшись
под музыку её и гул.
зашевелил губами он, забывшийся.
Сдаваясь, вздрогнул хохолок на лбу.
А следователь был готов записывать –
и вдруг услышал тихое: «Люблю…»
И девушка, подняв глаза огромные,
Как будто не в тюрьме, а на лугу,
Где пальмы, травы и цветы багровые,
Приблизившись, ответила: «люблю…»
Им Брамс помог, им ,а не их врагам!
И следователь, в ярости на Брамса,
Бил юношу кастетом по губам,
Стараясь вбить его «люблю» обратно…
Я думаю о вечном слове том,
Его мы отвлеченно превозносим.
Обожествляем,
а при всем при том
Порою слишком просто произносим.
Я глубоко в себя его запрячу.
Я буду помнить, строг, неумолим,
Что вместе с ним идут на бой за правду
И, умирая, побеждают с ним.