* * *

ничего более
ничего более
даже самая нежная нежность становится болью
потому что - ясно же - ничего более

эти глаза и губы, повадка птичья,
это монгольско-ангельское обличье
пусть все будет, как будет, я всем довольна -
лишь бы тебе не больно

я, как она, не умею, я лучше традиционно:
желтый туман сурепки карабкается по склонам
жжет его солнце, дождь обнажает корни,
ветер, ветер их треплет, нет ничего покорней
желтых цветов сурепки, сильных, как униженье,
острых, как страх забыть у доски действие умноженье
я не умею решать задачи, поэтому просто плачу,
не смейся, сижу в слезах, забыв условье задачи,
когда ты вернешься, все будет иначе

ты не поверишь, нет ничего сильнее
желтой сурепки - мне ли тягаться с нею
пусть вас лелеет лето в пыли пригорка
лишь бы тебе не горько

* * *

Прощайте. Больше никогда...
Но - не поцеловать ни разу?
Звенела тусклая слюда
Дождя, не видимого глазу,
Дождя, за слезной пеленой
Не различимого, и снова:
Прощайте. Больше не со мной... -
От вечного и до смешного.
О, покосившийся костел,
Из осени плывущий в лето...
Апостол Петр, - нет, постой! -
Отрекся трижды до рассвета.
Рассвет в заплаканном окне
Плывет в объятьях бледных улиц.
Не уходите! Вы ко мне
Ни разу так и не вернулись,
Не дали рассмотреть лица,
Пятном оставшегося просто
В зубцах тернового венца...
Вы отрекаетесь, Апостол?
Вы помните?.. - бренчат ключи.
Прощайте. Отступив от двери,
Я не услышу, как кричит
Казненный: каждому - по вере!
Уйти от адского огня
Теперь получится едва ли.
Не уходите! Вы меня
Ни разу не поцеловали!

* * *

здравствуй, лжедмитрий, не бойся, не плачь, это я -
угличский колокол, маленький, как ребятенок,
жалкий, как взгляд из надежных ребячьих потемок
под одеялом, - я детская нежность твоя.
я твоя родинка, бедный, обида во рту,
горечь нецарского рода, нешляхетской крови,
я твой подменыш на ложе надменной любови,
я твой жеребчик в июньском бесстыдном поту,
ножичек твой перочинный, письмо в рукаве,
ссыльный твой, каторжный колокол, вражья личина,
бедный мой маленький мальчик, убитый мужчина,
царь в голове.
я на столбе, как на дыбе, немой, как котел,
тать безъязыкий средь архиерейского сада,
я твой чугунный спасатель от судорог ада...
не защищайся, знаю, что ты не хотел.
если чего и хотел, так любови одной,
плакать в подоле ее  не по-царски - по-детски.
эх ты, монашек, зверек, для кого эти доски
так хорошо обстругал сострадатель больной?
здравствуй, царевич, вот жизнь и закончилась вся,
кто не зарезан - повешен, сошлось, говорю, аккуратно.
мне бы вернуться, да кто ж меня пустит обратно -
мне бы звонить, и звонить, и звонить многократно,
новых святых вынося.
то-то, тихоня, не всякому плотнику крест,
колоколу язык, царю марину, царевичу нож.
здравствуй, дитятко, что ж ты никак не умрешь,
нешто не надоест?..

* * *

Плещутся, плещутся в чашках обломки Селен
Пей ли, не пей ли, - осадок космической пыли
Может, тебя и любили, - наверно, любили,
Нежно целуя болячки разбитых колен

Звали тебя на заре, обходили в игре,
Звали во тьме, на Луне, на коленях качали
Эти качели, которые в самом начале
Каждой печали, как яблони в детском дворе

Звали тебя на заре, оставляли в саду
Лунные камни тропинок, забытые дети,
Сонные тени, как дети в гриппозном бреду,
Звали - ты помнишь, как звали тебя в Назарете?..

Эти мечты о тебе, как следы на Луне
Холод, космический холод, разрыв оболочки,
Детские страхи, дощечки, занозки, болячки -
Все о тебе, обо мне, о тебе, обо мне...

Вот мы достигли Луны, на Луне тишина
Яблоки катятся, скрипы, шуршанье, прохлада
Райского детского сада, вселенского лада...
Ладно, любимый, не надо, я буду одна.